Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]
Я вышел на очередную улочку и почувствовал, что дальше идти не могу. Мне надо было где–то действительно пересидеть и передохнуть, отдохнуть, чтобы не сдохнуть, я миновал маленькую желтую машинку, припаркованную чуть ли не прямо у входа в заведение, которое именовалось «Jamaica Coffee Shop», «Кофейный магазин Ямайка», я поднял голову повыше и увидел еще одну надпись, на табличке, с адресом улицы — Портоферисса, дом22, маленькая желтая машинка, странно стоящая чуть ли не у самых дверей, за которыми темнота и прохлада и так маняще пахнет кофе, что я на мгновение забыл и про страхи, и про не выпитую и даже не заказанную сангрию, я зашел в эти двери и отправился к стойке, за которой уже сидело несколько человек, таких же безмятежных и говорливых, как обитатели так спешно покинутой мною Рамблы, до которой идти отсюда было минут десять, не больше, вот только навряд ли я сейчас нашел бы прямую дорогу.
Я заказал кофе пышнотелой мулатке, выписанной сюда, скорее всего, прямо с Ямайки, заказал простой эспрессо, но сорта «коста–рика» который всегда мне нравился своей обнаженной горчинкой, и она, медленно и неторопливо направилась к кофеварочной машине, а я, положив пакет с покупкой рядом с собой на пустующий высокий табурет, закурил и начал тупо смотреть на то, как дрожат мои руки после внезапно нахлынувшего страха.
Голова была пуста, мне хотелось одного — перевести дух, выпить кофе, добраться до электрички и отбыть в сторону побережья, а уже там. успокоившись после двухчасовой дороги и полностью придя в себя, можно было найти почту и отправить купленный подарок, но вначале надо было выпить кофе, который уже стоял передо мной, маленькая чашечка, заполненная наполовину, обжигающая, обнаженная горчинка, я давно уже не позволяю себе пить кофе такой крепости, но эта чашка кофе на улице Портоферисса показалась мне самой вкусной в моей жизни, я не спешил допивать ее, хотя мог бы сделать это в один глоток, я закурил еще одну сигарету, еще прихлебнул из чашечки этой густого и крепкого, сразу же горячащего кровь напитка, задержал его во рту и лишь потом позволил плавно пройти через горло в пищевод и почувствовать эту крепость уже желудком, голова прояснела, страх отошел совсем, миры, пересекшиеся на какое–то мгновение, вновь стали независимыми и я решил, что мне просто показалось все это от жары — ведь, несмотря на дымку на небе, солнце все равно припекало очень сильно, а я был без головного убора, в чем, скорее всего, и была моя ошибка.
Я допил кофе, повертел в руках выданной мулаткой чек и отчего–то сунул его в бумажник, где лежали оставшиеся песеты, немного долларов и кредитная карточка, а так же несколько чьих–то визиток, которые я забыл выложить перед отлетом в Испанию.
Встав с табурета и взяв с соседнего пакет с подарком, я направился к выходу, за которым обнадеживающе светило каталонское солнце, все же пробившееся сквозь дымку, от которой — судя по всему — уже не осталось и следа. И солнце это весело играло на желтой миниатюрной машинке, которую мне надо было миновать для того, чтобы свернуть затем направо, а потом выйти на бульвар Ангелов, по которому я мог за пять минут дойти до площади Каталония, где под землей меня ждала — или будет уже совсем скоро ждать — электричка, с кондиционером и негромко звучащей музыкой, вот только желтая машинка повела себя как–то странно, я перестал слышать, но я увидел, как она внезапно чуть приподнялась в воздух, а потом лопнула и из нее вылетели языки пламени, и меня тоже подняло в воздух, только понесло в обратную сторону, и — влетая в рассыпающуюся на множество осколков витрину кофейни — я вдруг подумал о том, что чашка кофе на улице Портоферисса оказалось для меня последней чашкой кофе в той, не сегодняшней жизни, сигнал о завершении которой мне был дан незадолго до того на барселонском бульваре Рамбла, хотя если бы я прочитал его правильно и не испугался, а просто сел за столик пить сангрию, то все могло бы быть по другому, вот только в этом случае мулатка не подала бы чашечку того эспрессо, которое до сих пор вспоминается, как самый лучший кофе в моей жизни.
Что же касается подарка, то я его, естественно, никуда отправить так и не смог.
27
Лезвие было острым, хотя должно было быть тупым.
Тупым лезвием ты никогда не порежешь ноги, острым — всегда.
Не знаю, отчего, но тупое лезвие внезапно стало острым и я чувствовала, как на ногах начинает гореть кожа.
Чувствовала, но продолжала аккуратно и тщательно водить станком — снизу вверх, практически от ступни и до бедра — то по левой ноге, то по правой, с каким–то неясным мне самой наслаждением наблюдая, как на коже появляются порезы и из них проступает кровь.
Вначале капельки.
Капельки превращаются в струйки.
Струйки переходят в потоки.
Потоки заливают ванну, в которой я стою, хотя обычно я никогда не брею ноги в ванной, лучше всего это делать в комнате, сидя на кровати, точными и легкими движениями, специальным станком с затупленным лезвием, но отчего–то сейчас я делаю это в ванной и кровь хлещет в нее из ранок как на левой, так и на правой ноге, я никогда не думала, что во мне столько крови, она льется, она затопила меня по щиколотки, я стою в собственной крови и никак не могу отвести от нее глаз, и все это из–за того, что лезвие оказалось острым, когда должно было быть тупым.
Все всегда оказывается не так.
И с этой мыслью я просыпаюсь.
На двуспальной кровати в 307 номере отеля «Ход», что на побережье Мертвого моря.
Просыпаюсь под неясное гудение кондишена и от того, что мне холодно — я сбросила во сне с себя одеяло и лежу, распластавшись, поперек кровати, одна часть тела на моем месте, другая — на том, где спала Майя.
Я не заметила, как она встала, оделась и ушла.
Точнее, не ушла, точнее — уехала.
То ли позавтракав, то ли нет, но сейчас они с Мишей едут по направлению к Иерусалиму, а мне остается одно: ждать, когда она вернется, и это единственное. чего мне хочется — дождаться ее, убедиться, что все с ней в порядке, сопроводить ее к врачу, а потом делать то, ради чего меня и отправили сюда, с ней.
Быть ее компаньонкой.
Следить, чтобы с ней ничего не случилось.
В конце концов, любить ее, пусть даже в отместку, ведь я хорошо понимаю, отчего со мной сейчас происходит все это — я должна отомстить своему мужу и этому старому павиану, собственному отцу, пусть даже сейчас мне его жалко еще больше, чем раньше.
Нечего шляться там, где стоят маленькие желтые автомобильчики.
Хотя ты можешь идти мимо и не знать, что какой–нибудь полоумный баск засунул в багажник пару килограммов тротила.
Или под капот.
А сам ушел, спокойным и неторопливым шагом, включив кнопочку на часовом механизме.
По крайней мере, так это обычно происходит в кино.
И мой отец, этот старый похотливый павиан, виноват в одном — он оказался не в том месте и не в то время.
Хотя иногда мне кажется, что все мы оказались не в том месте и не в то время.
И чем больше я подглядываю, тем сильнее убеждаюсь в этом, вот только сейчас я просто лежу, потягиваюсь, и думаю, что надо вставать.
Встать и сделать то, что я начала делать во сне, но — по другому.
Мое лезвие не может быть острым, я точно знаю, что оно подтуплено.
И порезов на ногах не будет.
А значит, кровь не хлынет из них так, как это было во сне.
Я иду в туалет, а потом чищу зубы и беру в руки бритву.
И делаю это так, как и люблю — в комнате, на большой двуспальной кровати.
Я люблю, когда у меня гладкие ноги, я хочу, чтобы Майе они тоже понравились.
Когда она будет гладить их в то время, когда я буду обнимать ее.
Мне хочется этого, я больше никого не хочу судить.
Я хочу, чтобы мне было хорошо и чтобы меня любили.
Я успеваю на завтрак одной из последних и, уже подходя с тарелкой к стойке, вспоминаю, что все завтраки в Израиле — кошерные.
По крайней мере, в отелях.
Есть молочное, есть рыба, есть всяческие овощи–фрукты.
Но нет мяса.
Хотя без мяса я прекрасно обхожусь, вот для моего мужа это было проблемой.
Он не мог есть рыбу на завтрак, а потому всегда вставал из–за стола голодным.
Я опять вспомнила мужа и попыталась посмотреть, что творится в левой половине головы.
Вдруг там что–то происходит, но я ничего не знаю об этом.
Но там по прежнему темно и мне остается только догадывается, что делает сейчас муж.
Скорее всего, он или в офисе, или в больнице у Н. А.
Из–за разницы во времени у них уже почти обед.
А я только что позавтракала и решила пойти к бассейну.
Со свежевыбритыми ногами в Мертвом море мне нечего делать.
Смешно звучит — свежевыбритые ноги.
Можно еще — свежеподбритые.
